Хроники царя Давида - Страница 27

Взять, например, набеги, что совершались из Секелага. Утверждают, что на вопрос царя Анхуса: где он разбойничал сегодня, Давид ответил: «На юге Иудеи». Но что значит этот ответ в устах человека, оказавшегося в таком положении, как Давид? Не мог ли он быть хитростью? Неизвестно, сказал Давид Анхусу правду или нет, — свидетели не отыщутся: в живых никого не оставляли. И разве было бы несправедливо намекнуть в нашей книге, что Давид совершал свои набеги против вражеских племен гессурян, гирезян и амаликитян, а не против собственного народа?

Далее, об участии Давида в битве против Саула и народа Израиля, что произошла у Афека. Да, Давид был в Афеке, выполняя свой ленный долг пред гефским царем Анхусом. Но принимал ли он участие в битве? Нельзя ли предположить, что между филистимскими князьями возник спор. И сказали они царю Анхусу: А не тот ли это Давид, о котором поют песни на дорогах Израиля: «Саул победил тысячи, Давид же — десятки тысяч»? Отправь ты этого человека и вели оставаться там, где ты укажешь, дабы не обратился он в битве против нас; ибо кровь тянется к крови, и ежели он захочет примириться со своим единокровником, царем Саулом, то разве не будут лучшим средством для этого, отрубленные головы наших воинов?.. Точно известно лишь одно: в последние часы битвы, когда войско Израилево было рассеяно по горам Гелвуи, а тела Саула и Ионафана прибивали к городской стене Беф-Сана, Давид со своими людьми поспешил в Секелаг, который подвергся нападению амаликитян. Они догнали разбойников, уничтожили их, спасли своих женщин, в том числе и Авигею, захватив такую богатую добычу, что Давид смог отправить дары старейшинам родов Израилевых. «Вот, — велел он сказать им, — дар для вас из добычи, что забрали мы у врагов ГОспода».

Царь Соломон смотрел на меня своим колючим взглядом, затем холодно усмехнулся и сказал:

— Ты искушен, Эфан, в хитром обращении со словом и направлении мыслей в нужное русло; думаю, что выбор мой был мудр — я не ошибся, назначив тебя редактором Книги об отце моем, царе Давиде.

А я подумал: ежели царь Давид был великим убийцей, то сын его — лишь ничтожный головорез. Вслух же я сказал:

— Что есть раб пред ликом мудрейшего из царей — мушиный помет, кусок отбросов, прах…

Царь поднял свой короткий толстый палец и изрек:

— Каждому — по заслугам. Буду рад видеть тебя сегодня на приеме.

Он милостиво махнул рукой своим носильщикам и был вынесен из зала.

Я же отправился в дом № 54 по переулку Царицы Савской, где Лилит омыла мне ноги, Хулда расчесала бороду, а Эсфирь внимала моему рассказу о чести, что была мне оказана.

— Будь осторожен, Эфан, — сказала она, а когда я надел свои новые одежды в зеленую полоску и уже выходил, она подняла руку, словно хотела меня благословить.

На приеме многочисленные музыканты играли на цимбалах и флейтах, гуслях, тамбуринах и арфах; прыгали, вращались, грациозно изгибаясь и кланяясь во все стороны, танцоры, а певцы, каждый в меру своей одаренности, славили ГОспода, воздавали хвалу мудрейшему из царей Соломону и фараону, произведшему на свет прекрасную принцессу Хельанкамен, с глазами, подобными темным жемчужинам, и бедрами, стройными, как колонны храма бога Солнца Ра. Лицо Аменхотепа сияло от самодовольства, а когда он выпил вина из царских виноградников в Ваал-Гамоне, то сказал мне:

— Великолепно, не правда ли? Принцесса будет принадлежать Соломону, а он взамен гарантирует беспрепятственный провоз египетских товаров через Израиль.

Тогда я поднял свою чашу за здоровье Аменхотепа и заметил:

— Я задаю себе вопрос: кем вы являетесь в большей степени — посредником в браках или специалистом в области торговли?

— Я многолик, Эфан, — отвечал он, — важно, однако, то, что для тебя я друг, ибо ты здесь такой же чужак, как и я, потому что у тебя умная голова. — Он подтолкнул меня локтем в бок: — Знаешь ли ты, что это за личность, вон там, жует кусок курдюка?

У человека, на которого он указал, было очень смуглое лицо и щетинистые волосы с легкой сединой; его можно было бы назвать красивым, если бы не маленький, резко скошенный подбородок.

— Это принц Адония, — сказал Аменхотеп. — Он едва не стал нашим царем. Поговаривают, что от кончика носа вверх он — точная копия своего отца, царя Давида, рот же и подбородок достался ему от начальника лучников, к которому Агифа, его мать, испытывала горячие и нежные чувства.

Заметив Аменхотепа, принц, с куском мяса в одной руке и чашей вина в другой, торопливо подошел к нему.

— Как поживает наипрелестнейшее в мире существо, — вопросил он, — госпожа Ависага-сунамитянка? Нет ли для меня весточки?

Аменхотеп поклонился.

— Госпожа чувствует себя хорошо, как и все остальные дамы царского гарема.

— Передай ей мое почтение, — сказал принц. — Скажи, что ее раб страстно жаждет от нее ласкового словечка или какого-либо другого знака, залога ее чувств — локона ее волос или же ладанки, которую она носит между своих восхитительных грудей.

Лилит, пришло мне в голову, тоже стала носить ладанку меж грудей с тех пор, как мы переселились в Иерусалим. Но тут я заметил, что лицо Адонии застыло и напряглось. Аменхотеп же низко склонился, а по залу пронесся шепот и шорох: к нам направлялся царь Соломон в сопровождении свиты, в которой были дееписатель Иосафат, сын Ахилуда, пророк Нафан, священник Садок и главный военачальник Ванея, сын Иодая.

Царь был в роскошных одеждах, расшитых золотом и серебром, на его пальцах сверкали перстни с драгоценными камнями. Обратившись к своему брату Адонии, он сказал: