Тогда царь разослал гонцов и узнал, что Урия спит у ворот дворца; и приказал он ему явиться пред очи свои. «Неужто не был путь от Раввы до Иерусалима, — спросил Давид, — долгим и утомительным, целых четыре дня? Почему же ты не пошел в дом свой?»
Урия, склонив голову, отвечал: «Я хеттеянин, мой повелитель, но принял истинную веру и потому ставлю принципы выше удовольствия. Ковчег ГОсподень и войско Израилево ютятся в палатках, а господин мой Иоав и его воины стоят в открытом поле; так неужели могу я пойти в дом свой, чтобы есть там, и пить, и возлежать рядом с женой моей? Как БОг свят, такого я никогда не сделаю».
Царь Давид мрачно посмотрел на меня, Урии же сказал: «Достойно сказано, Урия. Я не премину упомянуть об этом Иоаву, твоему начальнику. Но останься еще на один-два дня, я хочу пригласить тебя за свой стол, и будешь ты сидеть от меня по правую руку, рядом с пророком Нафаном, человеком острейшей проницательности».
Так в тот день, а также и на следующий день Урия остался в Иерусалиме. Царь Давид сказал мне: «Нафан, нужно напоить этого человека, это единственная наша надежда, ибо ГОсподь сотворил вино как противодействие принципам и долгу».
Давид позвал Урию, и он ел и пил с нами, а мы сидели слева и справа от него; царь хвалил Вирсавию и уговаривал Урию использовать представившийся случай, ибо когда мы состаримся будет уже слишком поздно: никто не сможет нас согреть. И я тоже наступал на Урию и все время подбивал его выпить со мной, и мне казалось, что он должен уже свалиться.
Но этого не случилось. Урия поднялся, выпрямился во весь свой рост и заявил заплетающимся языком, что ему давно уже пора отправляться спать, ибо рано утром — в седло и четыре дня скакать до Раввы. После чего шатаясь вышел, даже не пожелав нам доброй ночи.
Царь Давид послал вослед слугу, чтобы тот отвел Урию в его дом, к Вирсавии. Однако слуга вскоре вернулся и, бросившись ниц пред царем, поведал, что хеттеянин домой не пошел, а улегся спать у офицера привратной стражи.
Царь швырнул ему в голову кубок, а затем послал за писцом Сераией, дабы что-то ему продиктовать. Я же и все остальные отправились каждый своей дорогой.
Здесь необходимо привести еще некоторые документы, которые я смог прочитать благодаря слову, замолвленному господином Ванеей.
Первый из них — это письмо, которое Урия должен был передать Иоаву.
...Да вознаградит Яхве твою верность новыми победами. Отправь Урию туда, где жарче всего, и оставь, чтобы поразили его и он погиб.
Второй документ — это короткая запись в ежедневном отчете Иоава.,
...Я приказал хеттеянину Урии совершить вылазку к воротам № 5 с заданием выманить врага наружу, чтобы взять пленных и узнать от них, о положении в Равве.
Третьим документом является более поздняя приписка к отчету Иоава, в которой содержатся его указания гонцу, посланному им к царю Давиду.
...Если, отдав царю мое сообщение, ты увидишь, что царь недоволен, если он спросит тебя: «Почему вы послали людей так близко к городу? Разве не ведомо вам, как удобно нападать со стен? Разве не швырнула однажды какая-то баба кусок жернова на Авимелеха, сына Иероваала, так что он умер?», — то тогда ты должен сказать: «И Урия-хеттеянин тоже умер».
Последняя запись сделана рукой Сераии, писца Давида; видимо, это ответ царя, переданный через того же гонца.
...Так должен сказать ты Иоаву: «Не печалься по этому поводу, ибо меч пожирает то одного, то другого. Усиль атаки на город и возьми его».
Когда жена Урии услышала, что муж ее мертв, она облачилась в траур по нему. И пришел Элиам, отец ее, и мать ее тоже, и вся семья, включая двоюродных братьев и племянниц, и сидели они в печали, и рвали на себе одежды, и плакали, и выли так, что достигло это ушей царя.
Царь сказал мне: «Покойников, конечно, нужно оплакивать, но, по-моему, Вирсавия перегибает палку, и я боюсь, что злые языки скажут: может, жена Урии недостаточно почитала его при жизни, что так убивается после его смерти? А может, у нее был любовник? Посему, Нафан, отправляйся к вдове, утешь ее и скажи: пусть отошлет она своих бесчисленных родственников, что приносят в ее дом смуту».
Я сделал, как велел мне царь Давид, и застал Вирсавию в разодранных одеждах, с волосами, собранными в простой пучок, но при этом выглядела она чрезвычайно привлекательно. И сказала она: «Почему это я не могу плакать и скорбеть по своему мужу и дать выплакаться от души моим родственникам? Разве не ношу я в себе ребенка, который родится сиротой и не будет иметь ни отца, ни наследства, хотя он и царских кровей? Одно дело — приказать привести к царю бедную, беззащитную жену солдата, чтобы она спала с ним и нежно по-всякому его ласкала, и совсем другое — поддержать ее в несчастье и выполнить царское обещание». Она закрыла лицо руками и громко запричитала: как это будет ужасно, когда отец ее Элиам, мать и все родственники узнают о ее деликатном положении.
Я передал царю о словах госпожи Вирсавии и спросил, какое обещание он ей дал. Давид отвечал: «Да разве я помню? Чего только не говорит мужчина, лежа рядом с женщиной».
У меня были недобрые предчувствия, ибо говорит ГОсподь: «Не должен спать ты с женой ближнего своего, осеменять ее и оскверняться с нею». Однако царь велел: «Ступай к Вирсавии и скажи ей, что когда время траура закончится, она может переехать во дворец, я хочу взять ее в жены, только без лишнего шума, ибо в народе уже и так слишком много судачат об этом».