— Значит, ты предполагаешь, — сделал вывод Иосафат, — что ссора Давида с Мелхолой и все, что с этим связано, как-то соотносится с трагедией в Гиве?
Наверное, я заметно побледнел, ибо он как-то странно на меня посмотрел.
— Господин, — пробормотал я, — только злонамеренные люди, недоброжелатели мудрейшего из царей Соломона, могут дать такое объяснение тем событиям; но ведь нельзя же не упомянуть об этой казни в наших Хрониках, коль уж бродячие артисты зарабатывают этой историей себе на пропитание.
— Ах, Эфан, — вздохнул Иосафат, — хоть ты и ученый, а плохо знаешь Давида, сына Иессея, избранника ГОспода; разве он сам не отвечал всем, кто хотел его оклеветать?
Казалось, что ошеломление мое его развеселило, и он продолжал:
— Тогда, во времена Давида, был голод; ты, наверное, это помнишь. Не очень жестокий голод, и продолжался всего три года. Однако в народе поднялся ропот, пошел слух, что ГОсподь покарал Израиль за кровь, в которой выпачканы руки царя Давида. И слова эти достигли ушей царя Давида, ибо даже в самой маленькой деревушке были у него свои уши, и сказал он мне: «Иосафат, кровь, что на руках моих, пролита была во имя ГОспода и ради добрых целей, поэтому не из-за меня наказывает ГОсподь народ Израиля. Не приходит ли тебе на ум чей-то кровавый грех, который еще не искуплен? Тогда бы нам удалось одновременно положить конец и голоду, и мерзким слухам».
Иосафат налил себе вина.
— Тут пришло мне в голову, — продолжал он, — что царь Саул в начале своего царствования выступил в поход на Гаваон и убил множество гаваонитян, невзирая на мирный союз, заключенный некогда между детьми Израиля и жителями Гаваона, и сказал об этом Давиду. Я помню, как отреагировал Давида: он закрыл глаза и склонил голову, словно к чему-то прислушивался, а когда очнулся после этой отрешенности, то поведал мне, что ГОсподь только что говорил с ним; он узнал бы голос ГОспода из тысяч голосов; и объявил ему ГОсподь, что голод наступил из-за Саула, из-за запятнанного кровью дома его, ибо истреблял Саул гаваонитян.
Иосафат посмотрел на свою чашу, словно опасаясь, что вино в ней скисло, и продолжал:
— Затем царь велел мне пригласить в Иерусалим оставшихся гаваонитянских старейшин, намекнув им, что царь намерен искупить подлость Саула. Когда гаваонитяне предстали пред Давидом, он спросил их: «Что могу я сделать для вас? Чем успокоить?» «Не нужно нам ни золота, ни серебра, — отвечали гаваонитяне, — но выдай нам семерых потомков мужского пола человека, который хотел истребить нас, и мы повесим их пред ГОсподом».
Иосафат отпил вина, причмокнул и стал рассказывать дальше:
— Были в Израиле и такие, кто утверждал, что гаваонитяне потребовали жизнь семерых потомков Саула мужского пола именно потому, что за исключением Мемфивосфея, сына Ионафана, который был калекой и потому не мог стать царем, осталось их всего семеро. Так говорили клеветники; народ же считал, что Давид должен выполнить это требование, причем как можно скорее, чтобы прекратить голод.
— А как отнеслась к этому столь печальному для нее событию принцесса Мелхола? — спросил я.
— С достоинством, — ответил Иосафат, — как переносила все. Зато другая женщина, Рицпа, доставила нам немало хлопот.
— Сидя под виселицей? — уточнил я.
— Они были казнены в дни уборки урожая, — снова заговорил Иосафат после некоторого раздумья, — в самом начале уборки ячменя. А Рицпа взяла кусок мешковины, расстелила его на горе под повешенными и оставалась с двумя своими сыновьями и с пятерыми сыновьями Меровы с первых дней жатвы до тех пор, пока не пошли дожди, и отгоняла она птиц небесных днем, и диких полевых зверей ночью…
Голос его утих. Лишь по прошествии некоторого времени он заговорил снова, теперь уже сердито:
— Ох, уж эта Рицпа! Она знала свой народ, знала мягкое сердце Давида, которое сжалится над ней, как только пойдет молва о матери сынов Израиля, сидящей возле своих мертвых детей, отгоняя от их тел стервятников и шакалов. Однако Давид опасался, что из непогребенных останков сыновей Саула может восстать дух мертвого царя. Но знал он и то, что дети Израиля более шумных процессий и сытного пира ценят пышные похороны, такие, например, как он устроил Авениру, сыну Нира, и отрубленной голове Иевосфея. Поэтому Давид распорядился забрать останки царя Саула и сына его Ионафана, которые в свое время были отняты у филистимлян и захоронены в Иависе галаадской; а также взять останки повешенных и перенести в землю рода Вениаминова, в Целу, дабы обрели они вечный покой на семейном кладбище, в гробнице Киса, отца Саула. Царь Давид сам выбрал погребальную музыку, а мне приказал идти во главе скорбящих; траурную речь произносил священник Садок. Народ громко кричал, стенал и плакал, но все сходились на том, что Давид поступил более чем благородно.
— Как всегда, — подтвердил я, — как всегда.
ИЗ СТИХА ДАВИДА ПОД НАЗВАНИЕМ
Гимн Давида во спасение врагов его
ГОсподь поступает со мной по справедливости моей;
он воздает мне по чистоте рук моих.
Ибо придерживаюсь я пути ГОспода
и не сбиваюсь на зло, отходя от БОга моего;
все вершения его пред моими глазами;
а что до заповедей его, то я всегда придерживаюсь их.
Праведно и с честью иду я пред ним,
блюду себя от греха и неправедности.
Потому и воздает мне ГОсподь по справедливости моей,
по чистоте моей, что видят его глаза.